более наглым тоном, не уступая своему противнику:
– Валяйте, если вам угодно, сударь!.. Я к вашим услугам!
И когда его противник ударом кулака сплющил лихо сдвинутую на ухо дядюшкину шляпу, которую тот не снимал даже в кафе, старик повторил, совсем уж дерзко:
– Как вам угодно, сударь! Я к вашим услугам!
После чего, поправив шляпу, уселся поудобнее и с победным видом крикнул официанту:
– Альфред, подай мне другую кружку!
Октав и Трюбло с удивлением обнаружили за тем же столом Гелена; тот сидел, откинувшись на спинку диванчика, и невозмутимо покуривал с видом полнейшего безразличия. Когда приятели стали расспрашивать его о причинах ссоры, он ответил, любуясь дымком своей сигары:
– Понятия не имею. Вечно одни и те же истории… Просто дурацкий гонор – лезть на рожон и никогда не отступать.
Башляр пожал руки вновь прибывшим. Он обожал общество молодых. Узнав, что они идут к Клариссе, дядюшка пришел в восторг и объявил, что сам собирался наведаться к ней, вот только сперва дождется зятя – Жоссерана, которому назначил здесь встречу. А пока он бесцеремонно распоряжался в этом тесном зальчике, громогласно заказывая самые роскошные блюда, чтобы попотчевать молодых людей, с размашистой щедростью богача, не жалеющего денег на удовольствия. Он уже разошелся вовсю – орал, сверкая вставными зубами и раздувая ноздри багрового носа, пылавшего под седым ежиком волос, гонял туда-сюда официантов, грубо «тыкал» им, не давал покоя соседям, так что хозяину пришлось дважды просить его уйти, на что старик не обратил никакого внимания и продолжал буянить. Накануне его выставили за это из кафе «Мадрид».
Но тут в дверях показалась уличная девица; она дважды устало прошлась по залу и исчезла. Октав заговорил о женщинах. Башляр сплюнул в сторону и при этом забрызгал слюной Трюбло, но даже не подумал извиниться. Он буквально разорялся на женщин и бахвалился тем, что покупает самых красивых в Париже. В торговле на такой разгул денег не жалеют – большие траты свидетельствуют о высоких прибылях. Но сейчас дядюшка забыл об этом: он хотел, чтобы его любили. Глядя на этого гуляку, швырявшегося деньгами, Октав дивился: уж не притворяется ли старик распутником только для того, чтоб избавиться от расходов на родственников?
– Зря вы бахвалитесь, дядюшка, – сказал Гелен. – Вокруг гораздо больше женщин, чем вы могли бы поиметь.
– Ах ты, жалкая пичужка! – вскипел Башляр. – Почему ж тогда у тебя их нет?
Гелен пожал плечами и презрительно ответил:
– Почему? А вот послушайте: не далее как вчера я ужинал со своим приятелем и его любовницей. И эта красотка сразу же начала наступать мне на ногу под столом. Вот, казалось бы, и удобный случай, не правда ли? Но когда она попросила меня отвезти ее домой, я сбежал и вовсе не жалею об этом… О, конечно, я вполне мог попользоваться ею и наверняка прекрасно провел бы время. Но потом… что потом, дядюшка? А вдруг она приклеилась бы ко мне так, что не отдерешь?!. Нет, я не настолько глуп, чтобы попасться на эту удочку!
Трюбло одобрительно кивал, слушая его: он и сам часто отказывался от связей с порядочными женщинами, боясь неизбежных осложнений. А Гелен, стряхнув с себя обычную апатию, продолжал приводить примеры. Однажды в поезде некая красавица-брюнетка, с которой он был незнаком, уснула у него на плече; но он вовремя одумался: что ему делать с ней дальше, по прибытии на вокзал? А вот и еще пример: после одной развеселой гулянки он обнаружил в своей постели жену соседа, – как вам такое?! Не правда ли, это уж слишком? Он вполне мог бы совершить глупость, но вовремя спохватился: а что, если она назавтра потребует, чтобы он купил ей пару туфель?!
– Вот какие бывают случаи, дядюшка, – заключил он, – и никому так не везет на них, как мне! Но я умею держать себя в руках… Впрочем, тут я не одинок, многие мужчины избегают таких мимолетных связей, боясь последствий. Не будь их, жизнь стала бы, черт возьми, весьма приятной: встретились на улице со вчерашней пассией, «здрасте – до свиданья» и разошлись как ни в чем не бывало.
Однако Башляр, погрузившийся в размышления, не слушал его. Пьяный кураж стих, его сменила слезливость. Внезапно он предложил:
– Ладно! Если будете хорошо себя вести, я вам кое-что покажу!
И, расплатившись, вывел их из кафе. Октав было напомнил ему о встрече с Жоссераном, но старик отмахнулся: ничего страшного, он потом вернется сюда за ним.
Оглядев напоследок зал, дядюшка увидел кусок сахара, забытый посетителем на соседнем столике, и стянул его.
– Идите за мной, – сказал он, выйдя из кафе. – Это совсем рядом.
Он шагал молча, с важным, сосредоточенным видом, и, дойдя до улицы Сен-Марк, остановился перед дверью какого-то дома. Молодые люди, все трое, собрались было войти следом за ним, как вдруг он заколебался:
– Нет, пошли обратно, мне расхотелось.
Но его спутники возмутились: как так, смеется он, что ли, над ними?!
– Ну ладно, только Гелена я не впущу и вас тоже, Трюбло… Вы недостаточно учтивы, ничего не уважаете, поднимете меня на смех… А вот вы, господин Октав, человек солидный, следуйте за мной!
И он начал подниматься по лестнице, пропустив Октава вперед; тем временем двое других со смехом кричали ему с улицы: «Не забудьте передать от нас привет вашим дамам!» Добравшись до пятого этажа, дядюшка позвонил в дверь; ему отворила какая-то старуха, воскликнувшая:
– Как, это вы, господин Нарсис?! А Фифи вас не ждала нынче вечером!
Пухлое белое лицо и елейная улыбка делали ее похожей на монашку-послушницу. В тесной столовой, куда она провела гостей, рослая белокурая девушка, хорошенькая и скромная на вид, вышивала алтарный покров.
– Добрый вечер, дядюшка, – сказала она, поднявшись и подставив лоб жирным, трясущимся губам Башляра.
Тот отрекомендовал хозяйкам своего спутника как господина Октава Муре, «самого близкого друга», и обе женщины приветствовали его учтивейшим реверансом; затем все расселись вокруг стола, скупо освещенного керосиновой лампой. Здесь все дышало спокойным провинциальным бытом, размеренной жизнью двух женщин, никому не известных, живущих на гроши. Окно комнаты выходило во двор, так что в нее не проникал даже шум проезжавших фиакров.
Пока Башляр с отеческим участием расспрашивал девушку, чем она нынче занималась и не изменились ли ее чувства со вчерашнего дня, ее тетка – мадемуазель Меню – поведала Октаву историю их жизни с наивной откровенностью простой, порядочной женщины, которой нечего скрывать.
– Да будет вам известно, сударь, что я родом из Вильнёва, что близ Лилля. Меня хорошо знают у братьев Мардьен, которые держат магазин на улице Сен-Сюльпис; я тридцать лет проработала у них вышивальщицей. А потом одна родственница оставила мне в наследство домишко за городом, и я ухитрилась продать его за пожизненную ренту – тысячу франков в год; покупатели-то, видно, надеялись вскорости схоронить меня, да просчитались, Бог их наказал за жадность: мне уже семьдесят пять лет стукнуло, а я все еще жива-живехонька.
И она смеялась, показывая белые, как у молодой, зубы.
– Вот так я и жила, ничего не делая, – продолжала она, – потому как глаза вконец испортила на работе, и вдруг свалилась мне на голову племянница, Фанни… Ее отец, капитан Меню, помер, не оставив ей ни гроша, а из родни у бедняжки больше никого не было, вот оно как… Пришлось мне забрать девчонку из пансиона и обучить ее вышиванию, а на таком ремесле не разбогатеешь, приходится перебиваться с хлеба на воду, но куда деваться?! Чем ни занимайся, а женщина все одно живет в нужде… На свое счастье, она повстречала господина Нарсиса, так что теперь я могу умереть спокойно.
Сложив руки на животе, она сидела в праздной позе бывшей работницы, поклявшейся больше не брать в руки иголку, и с умилением глядела на Башляра и Фифи. Тем временем старик выспрашивал у девушки:
– Значит, вы вправду думали обо мне?.. И что же вы думали?
Фифи подняла на него прозрачные, ясные глаза, не переставая протягивать сквозь ткань иглу с золотой нитью.
– Думала о том, что вы нам добрый друг и что я вас очень люблю.
Фифи почти не глядела на Октава, словно ей была безразлична красота этого молодого человека. Он же, растроганный прелестью
